Аль-Лат. Повесть о первой любви - Сергей Петросян

– Слава Богу!

– Вам имя мое понравилось?

– Да нет, – рассмеялась девица. – То есть имя тоже хорошее. Просто тут до тебя старая мымра из Москвы жила. Вчера уехала. Достала меня своими нотациями: «Сарафан неприличный. Поздно не гуляй..» Спать ложилась в десять вечера и дверь запирала. Поверишь – я в комнату на второй этаж через балкон залезала. Думала, мне опять какую-нибудь старую вешалку подселят.

– Я поздно ложусь, – заверила Алла. – А вас как зовут?

– Жанна, – протянула свободную левую ладонь соседка. – Я из Минска. А ты?

Алла пожала протянутую руку:

– Я из Ленинграда.

– Ленинград… – мечтательно потянула девица, – город дождей и мостов. Была я там в еще в школе на экскурсии. Потом ухажер был ленинградец. На практику к нам приезжал. Гуляли с ним целое лето, к бабке моей в деревню ездили, но уехал и в гости не позвал. Да и черт с ним – здесь персонажи поинтереснее попадаются.

Алла улыбнулась – слова «деревню» и «поинтереснее» у Жаны прозвучали как «дяревню» и «поинтяреснее».

– Чего смеешься? – по-своему истолковала Аллину улыбку соседка. – Тут студенты-иностранцы отдыхают. Арабы, латиноамериканцы – на любой вкус. Если кого привести захочешь – только скажи, я на берегу посплю. Ну, и наоборот, когда мне понадобится.

– Как это – на берегу? – удивилась Алла. – На камушках?

– «На камушках», – передразнила Жанна. – Здесь процедура такая есть – «сон у моря». Для этого на пляже веранда построена. С кроватями. Только записаться заранее надо. Ладно, хватит болтать – на пляж пора.

Соседка встала с кровати и, растопырив пальцы ног, чтобы не смазать свежий лак, на пятках пошла к балконной двери. По дороге стянула через голову футболку и бросила ее на стул.

– Ты куда, без верха-то?! – только и успела охнуть Алла.

Жанна крутанулась на пятках, синхронно колыхнув острыми сосками:

– Да никто наверх-то не смотрит. Кого тут стесняться – ветеранов? Иностранцы все в старом корпусе живут.

– Так еще и дверь открыта…

– Я ее специально не закрываю – жарко без вентилятора. Если бы не бабка из Москвы, я бы и ночью с открытой дверью спала. Натягивай купальник – айда на пляж!

Жанна все также на пятках, потряхивая грудью, зашагала на балкон и принялась снимать с натянутой веревки пляжное полотенце и купальник. Немного помявшись, Алла все-таки прикрыла дверь в коридор.

Пляж оказался довольно просторным – места хватало всем, и перешагивать через плотно уложенные тела в поисках свободного клочка гальки необходимости не было. Последний раз Алла была на море еще школьницей. Мама по настоянию родни повезла ребенка в Евпаторию. Ужасно обидно было, несмотря на каникулы, вставать в семь утра, чтобы успеть занять место на пляже. Здесь же люди лежали на почтительном расстоянии друг от друга, вольготно расставив вокруг себя сумки и тапочки. Группа молодых парней восточного вида, поглядывая на обтянутые купальниками женские тела, перебрасывалась волейбольным мячом, периодически отбивая его в сторону особенно понравившихся форм.

Каменная подпорная стенка отделяла полосу гальки от санаторского парка, поэтому спускаться к морю надо было по металлической лесенке. Зато сверху открывался потрясающий вид на море, аккуратно вписанный в рамку из раскидистых пальм. Алла сразу пожалела, что не взяла с собой «Смену» – маленький фотоаппарат, подаренный бабушкой на окончание школы.

– Хватит любоваться, – Жанна потянула подругу к лестнице, – пошли, а то всех кавалеров разберут.

Внизу произошла небольшая заминка – Алла хотела сразу же занять место поближе к воде, но соседка решительно потянула ее в сторону и заставила расположиться рядом с волейболистами. Пришлось подчиниться. Разложив выцветшее покрывало с бабушкиной кровати на камнях, она стала стаскивать сарафан под хмурым взглядом Жанны.

– Купальник у мамы одолжила?

Алла удивленно оглядела себя, наклонив голову:

– Почему у мамы? Мой купальник. В прошлом году купила. Гэдээровский, чистая шерсть.

– Понятно. А лежать на этом будешь? – Жанна брезгливо поморщилась на бабушкино покрывало.

– Так чистое оно. Перед отъездом стирала.

– И штопала… Пойми ты, дуреха, ведь женщина, как картина – хорошей рамы требует. Природная красота – это, конечно, здорово, но ведь ее подчеркнуть надо, чтобы сразу заметили. Ты же сюда не на год приехала, чтобы принц успел в лохмотьях золушку разглядеть, – Жанна продолжала придирчиво оглядывать Аллу. – Ноги давно брила?

– Зачем?

– Все ясно. Сегодня после обеда на рынок поедем – будем оправлять наш бриллиант…

* * *

Портрет Лейлы Халед принес с рынка Джамал. Нашел клейкую ленту и повесил у изголовья своего матраса. Шакибу нравился этот снимок – красивое юное лицо, мужской платок-куфия на волосах, тонкие пальцы сжимают АК-47.

– Девушки за нас воюют, – сказал Джамал, ткнув пальцем в портрет. – Пусть висит, чтобы мне стыдно было. Которую неделю в подвале как крысы прячемся.

Эта девушка была кумиром палестинской молодежи. В Европе ее, наверное, назвали бы «секс-символом», но любовь арабских парней не имела откровенно эротического подтекста. Они не были монахами, однако представить себя в постели с предметом своего обожания было бы для них слишком смело. Все их познания о всепоглощающем чувстве складывались из суфийских притч о Лейли и Меджнуне, где образе девушки изображается Бог, а в образе Меджнуна – душа, жаждущая образа Божьего, духовного совершенства и постижения высшей Истины. Бесстрашная Лейла Халед прославилась дерзкими захватами самолетов с заложниками и стала символом сопротивления ООП. И еще она была потрясающе красива.

– Она замуж вышла. Живет в Аммане и уже не воюет, – заметил Шакиб. – А мы здесь не прячемся, а ждем вызова из резерва.

– Какой резерв?! Четыре месяца бездействия. Почти всех офицеров ООП на Кипр отправили, Арафат – в Тунисе, сирийцы ушли, фалангисты христианские по Бейруту как хозяева ходят, а евреи всем заправляют! Лейла столько за нас сделала, что имеет право на отдых – два самолета с сионистами захватила! А мы тут сидим и ждем, когда Арафат с русскими или американцами договорится. Действовать надо!

– И как же ты действовать предлагаешь, брат? – спросил рассудительный Адиль, выключив радиоприемник, как всегда бормотавший у него на груди.

– Только террор! В открытом бою нам сионистов не одолеть. У них армия регулярная, а у нас – отряды. За час боя много ты врагов убьешь? Одного-двух. А в самолете один герой за собой сто евреев на тот свет утащит. Это математика победы.

В разговор постепенно включались соседи по подвалу, кричали, спорили, клялись Аллахом, что жизнь отдадут в борьбе с Израилем, но потом все мирно садились пить чай из грушевидных стаканчиков-армудов. Шакиб шумно прихлебывал сладкий кипяток и почему-то не мог заставить себя не смотреть на портрет Лейлы. Разговоры давно перешли на местные бейрутские новости, кто-то рассказывал о происшествиях на базаре, все смеялись, а он все смотрел на красивое лицо под платком-арафаткой и почему-то вспоминал девушку из еврейского поселения Атерет. Шакиб был еще школьником и два раза в неделю помогал дедушке продавать овощи из его фургона напротив автобусной остановки.

– Евреи – наши враги и оккупанты, – объяснял дед, – но пусть они хотя бы отдают нам свои деньги.

Каждый четверг к отправлению вечернего автобуса туда приходила очень серьезная девушка с сумкой-тележкой. Платок тщательно скрывал ее волосы, а большие темные очки не позволяли разглядеть глаза, но Шакиб хорошо помнил тонкие длинные пальцы, которыми она то теребила кончики платка на шее, то сдвигала левый рукав, чтобы посмотреть на часы, то поправляла очки. Когда ее руки лежали на хромированной ручке тележки, он просто любовался ровными фалангами и аккуратными бледными ногтями.

– Не глазей на иудейку! – покрикивал на него дед.

Приходилось отворачиваться, но глаза все равно украдкой следили за незнакомкой. Потом подходил автобус №468 и она уезжала в сторону Иерусалима. Такие же руки были и у Лейлы на портрете. Мраморной красоты пальцы, лежащие на цевье АК-47, завораживали и заставляли забывать и о бесконечных днях ожидания, и о тяжелом труде по ночам…

– Джамал, у тебя есть невеста? – неожиданно спросил он.

– Откуда… – улыбнулся Джамал. – Старшие братья еще не женаты, а у меня, кроме этих ботинок, и нет ничего. На свадьбу деньги годами копить надо, если у тебя нет богатых родителей, а мне – еще девятнадцать. Я поработать успел только у отца на поле, а потом сразу в Ливан попал. Ничего толком делать не умею. Видно на роду мне написано – быть солдатом.

– А девушка у тебя была?